Нырну в сентябрь, выкупаюсь в осени.

Как ты, я с отроческих дней
влюблен в веселую опасность…
Друг милый, родственную ясность
я узнаю в душе твоей.

Вот последний раскроется лист
и последняя льдинка растает,
отструится последний кристаллик,
а потом тишина нарастает.
Нарастет этот летошний снег,
дом в сугробах увязнет по трубы;
так пойдет многозвучье на убыль,
будто в мире ни весен, ни лет.

А свои голубые глаза
Потерял я в двенадцатом веке,
При внезапном степняцком набеге
Враз они покатились с лица.
И тогда, чтоб за гибель семьи
Не ушла та орда от ответа,
Я их поднял с горелой земли,
И с тех пор они черного цвета.

Американская мечта не может стоить дёшево,
Заплатишь за неё — страной и всем, что в ней хорошего,
Ещё останешься в долгу, поскольку продавец
Тебе докажет, что давно страна твоя — мертвец.

в комнате ты и дым,
я и еще кровать —
даже самым немым
нас не перемолчать.
стыдно скупой рукой
брать у любви взаймы —
даже самый слепой
видит больше, чем мы.
я ухожу. с лихвой
грустным был этот час —
даже самый глухой
слышит сильнее нас.

Вот человек, он всем доволен
И вдруг берёт его в тиски
Потребность в горечи и боли
И жажда грусти и тоски